новости  материалы  справочник  форум  гостевая  ссылки  
Новости
Материалы
  Логические подходы
  Нейронные сети
  Генетические алгоритмы
  Разное
  Публикации
  Алгоритмы
  Применение
Справочник
Форум
Гостевая книга
Ссылки
О сайте
 

Эволюция методов познания

Опыт — это объём «потребностей и способностей» субъекта, структура его «системы мышления». Если нет необходимых потребностей и способностей, то есть структура «системы мышления» не имеет соответствующей организации, явление не будет выделено из окружающего, так как, в данный момент или вообще, это явление не несёт для субъекта значимой перспективы, «не имеет смысла». К примеру, животные, которым с рождения показывали только вертикальные линии, потом хуже замечали горизонтальные препятствия и натыкались на них. Или, находясь в опасности, мы не обратим внимание на многое из того, что в другой ситуации было бы важно.

Чем больше объём опыта, тем отчётливее выделение себя из окружающего, так как при мысленном сопоставлении становится всё более заметно отличие собственного поведения, вариативного согласно личной стратегии, от неизменных причинно-следственных связей неживой природы. Неизменность которых по мере накопления опыта также становится всё более заметна, а причины и следствия всё более понятны. В результате накопление опыта обуславливает и эволюцию представлений о метафизической сути реальности, появление новых, разумных в этом контексте методов познания и связанных с ними новых типов теорий.

Например, в глубоком прошлом, в отсутствии знаний для выработки другой точки зрения, субъект отождествлял окружающее с собой, своими задачами, считал себя подчинённой частью такой же живой, но могущественной природы, зависимым от её воли. Другими словами, ещё относительно слабо воспринимая себя как некоторое отдельное и самостоятельное целое, субъект так же минимально выделял и противопоставлял себе другое целое — природу. В этом контексте было разумно не целенаправленно рассуждать, а просить окружающее о нужном, ждать от неё озарения верной идеей, приближая его жертвами и «магическими» действиями, которые, казалось, способствовали озарению, были понятны природе, демонстрировали ей уважение просящего и значимость его просьбы. Например, и сейчас в важной ситуации, когда нет возможности рационально повлиять на её исход, всем присуще злиться на предметы, жалеть или уговаривать их, взывать к окружающему как будто оно может помочь, обещая взамен изменить поведение в лучшую сторону, пожертвовать чем-то важным.

Если окружающее живое и могущественное, то разумно подмечать закономерности в «поведении» природы, а не исследовать её как объект. При этом вначале заметно только самое общее или самое необходимое, другие детали неясны и не имеют смысла. Аналогично поведение любого живого существа в общем неизменно и понятно, в частном же, наоборот, изменчиво и непредсказуемо, почему если природа живая или непосредственно связана с волей живого существа, то и с этой точки зрения бессмысленно пытаться понять её «поведение» во всех подробностях. В результате отличие от привычного могло казаться преходящим и ложным, а неуклонное следование устоявшимся традициям считаться разумнее новых идей.

По аналогии с собой врождённый альтруизм человека как социального животного, понимался теперь и как присущий природе и требуемый ей, при этом способной видеть ещё только намерения и наказать даже за мысли. В результате получает поддержку мораль, так как к другим факторам отбора более сплочённых сообществ, добавлялась ясная причина и для внутреннего самоконтроля. Что было особенно важно в эпоху, когда инстинкты уже не оказывали прежнего организующего и сдерживающего взаимную конкуренцию влияния, ввиду увеличения объёма личного опыта, а государственный аппарат контроля и наказания или сложные логические суждения ещё не существовали.

Таким образом вначале возникают приметы и обычаи, формализуются первые нормы поведения, становится понятен самый общий ход вещей. В то же время упор на традицию и потому отсутствие быстрого прогресса позволяло длительно «тестировать» и «шлифовать» культурное основание, на котором впоследствии возникнет современное общество, «цементировать» племена некоторого природного ареала общими ценностями, создавая цивилизации. Приверженность обычаю отражалась и в устройстве общества — например, в наследовании роли человека в нём или априорном авторитете людей высокого положения, как избранных «высшими силами», напрямую связанными с ними.

Отражением и проводником этих представлений возникают религии — первыми типами которой считаются анимизм и тотемизм. Имеющие в непосредственном основании интуитивные идеи, первые и наиболее общие теории, объясняющих бытие мира и человека, устанавливающие необходимые нормы поведения. К учению религии человек уже целенаправленно обращался выбирая поведение, тем самым одновременно увязывая его в едином просоциальном ключе с поведением остальных людей данной культуры. Как следствие, в контексте общего процесса накопления опыта и разделения труда выделяется и социальный институт, толкующий религию, начинаясь от шаманов и до современной церкви, объясняющий смысл учения религии применительно к конкретным ситуациям. При этом целостное, максимально общее и согласованное длительным применением содержание религий способствует их минимальной изменчивости в процессе познания, определяя их роль проводника наиболее консервативных ценностей.

По мере накопления опыта различие между живым и не живым уточняется, возникает идея созданности окружающего по аналогии с тем, как сам человек учился создавать. «Высшие силы» природы предстают уже больше как некие «отдельные» и «внешние» создатели природы, а не само окружающее, природа и человек понимаются более «самостоятельными», чем прежде. В результате возникает и смысл целенаправленного познания. Если раньше человек больше ожидал подсказок от природы в виде интуитивных озарений и знаков, имеющих магический смысл, а познание, по сути, заключалось только в их толковании в соответствии с традиционными взглядами, то сейчас появляется смысл и у «самостоятельного» мышления, активного и целенаправленного поиска новых решений, способных объяснить и улучшить жизнь.

Мир к этому времени считается состоящим из глобальных стихий — по сути, некоторых первых подмеченных «качеств» окружающего типа хаоса, огня, земли, эфира и других. При этом сознание всё ещё кажется единым с окружающим, из-за чего аналогично изменчивому субъективному миру и природа тоже кажется изменчивой и непостоянной, имеющей настоящую сторону и идеальную, как отражение обычной жизни и стремлений человека к лучшему. Почему реальными также могли считаться и такие «сущности», как добро, цели, числа, идеи, формы и т. д.. Например, по мнению древнегреческого философа Пифагора (VI век до н. э.) числа могли обладать нравственными силами — к примеру, 4 и 7, как средние пропорциональные между 1 и 10, считались началами пропорциональности, и потому началами гармонии, здоровья, разумности. Демокрит (V век до н. э.), развивавший атомистическое учение, считал, что из «атомов» состоит не только материя, но и идеи. По мнению Платона (IV век до н. э.) познание — это воспоминание души об идеях, которые она созерцала до соединения с телом.

Если составляющие сознания и окружающая природа — это одно целое, то разумный метод познания — это наблюдение явления и последующее мысленное исследование его предпосылок. Что позволяет уточнить интуитивный вывод, выделяя детали и связи явления, обобщая их в новое понимание целого. Например, в учении Аристотеля (IV век до н. э.) — одной из самых масштабных фигур античной философии, отправным пунктом познания утверждается наблюдение, однако истинное знание, как он считал, может достигаться только благодаря деятельности ума, способного к созерцанию высших принципов знания непосредственно. Поэтому ощущение верного вывода — ощущение «логичности» понимается истинной действительностью, а возможное несоответствие логичного и наблюдаемого — как, может быть, лишь несоответствие истинного и преходящего, например, из-за постоянного взаимопревращения стихий или тлена природы в неидеальном «подлунном» мире. В результате «логичный» вывод в то время мог считаться разумнее непосредственно наблюдаемого, а изучение точного устройства природы ввиду её возможной изменчивости не имело ясного смысла. Например, Аристотель разделял науки на «теоретические» — физика, математика, цель которых — знание ради знания, «практические» — этика и политика, дающие человеку руководящие идеи, и «поэтические» — творческие, ставящие задачей познание прекрасного.

Следствием и проводником подобных представлений, возникает новая форма познания — философия, которая начинает активно развиваться около VI века до н. э. в Древней Греции, Индии и Китае. Философия исследует «качественные» основания бытия природы и человека, исходя из более конкретных представлений о ней, что обуславливает и более конкретные в сравнении с религиями теории — философские учения. Формализуются приёмы ведущие к верному выводу, — приёмы логики, «правильного мышления», которое теперь уже не ограничивается «однократным» актом интуитивного вывода или сверкой с положениями религии, а подразумевает выделение и развёрнутое мысленное исследование предпосылок явлений. Возникает элементарная математика.

Со временем, в том числе по мере развития технологий, окружающее предстаёт всё более механистичным, воспроизводимым при повторении условий, отличным и независимым от изменчивого внутреннего мира. В этом метафизическом контексте возникает смысл точного познания элементов природы, как деталей точного механизма. Для чего разумен уже эксперимент, в котором можно воспроизвести нужное явление — как часть природного механизма, и изучать его, варьируя начальные условия. Тем самым появляется возможность установить уже и количественные взаимосвязи. В итоге области познания, накопленные знания в которых удалось достаточно конкретизировать для применения экспериментального метода, выделяются из философии в первые научные дисциплины — например, физика, биология. Возникает математика переменных величин.

Экспериментальный метод упоминается в XIII веке в сочинениях математика и естествоиспытателя епископа Роберта Гроссетеста и начинает активно развиваться в XVII веке, в частности, после работ Галилео Галилея по механицизму. Галилей первым использовал телескоп для наблюдения небесных тел и сделал ряд выдающихся астрономических открытий. В том числе обнаружил, что поверхность Луны не гладкая, каковую подобало иметь небесному телу, принадлежащему «идеальному» миру, а имеет горы и впадины, как Земля. Что также способствовало развитию механистической парадигмы, опровергая господствующее два тысячелетия представление Аристотеля, что область между орбитой Луны и центром Земли, есть область беспорядочных неравномерных движений, тлена и непостоянства. Согласно Аристотелю все тела в «подлунной» области состояли из низших элементов: земли, воды, воздуха и огня, — в отличие от эфира, из которого состоял идеальный «надлунный» мир. Таким образом, астрономические наблюдения Галилея опровергали и представление о принципиальном отличии миров, тем самым объясняя мир единым и познаваемым, раздвигая границы познаваемого, наполняя познание универсальным смыслом поиска законов всей природы, способствуя тем самым росту авторитета науки и учёных. Галилей также считается основателем экспериментальной физики, он сформулировал принцип относительности, на котором базируется классическая механика. Эйнштейн назвал Галилея «отцом современной науки».

В итоге накопление опыта как человеком, так и человечеством отражается в постепенном уточнении границ между субъективной и объективной реальностью в общем контексте задачи самосохранения и размножения, стремления к лучшему качеству жизни. Одновременно проявляются и уточняются составляющие субъективного и объективного мира — элементы и законы природы, мышления, социальные аспекты. Эволюционируют методы познания, которые позволяют получать всё более точное знание и обобщать его во всё более формальные теории. Возможно, что и дальше представление о связи себя (сознания) и окружающего мира продолжит уточняться, что приведёт к новой метафизической парадигме и новому методу познания. И наоборот, если экспериментальный метод в фундаментальной науке столкнётся с какими-либо ограничениями непреодолимого характера — например энергетическими, то в отсутствии нового метода, исчерпав практические следствия известных теорий, познание, по-видимому, обратно сведётся к философии и религии, может быть, их новым формам.

В то же время можно заметить, что процесс познания во все времена в целом один и тот же: вначале интуитивно возникает идея, которая уточняется более или менее выраженным логическим размышлением, и, если это возможно, уточняется вплоть до конкретной проверяемой гипотезы. Которая уже «окончательно» уточняется экспериментом, под которым можно понимать вообще применение знания, независимо от понимания этого процесса как именно «эксперимент». Таким образом, эволюция методов познания фактически заключалась не в нахождении новых методов, а в уточнении границ применимости обычных действий в процессе накопления опыта. Например, если изначально познание носило интуитивный характер, почему составляющая моделирования поведения прежде его применения была минимальной, то в нынешнее время моделирование может включать в себя и сверку с предыдущими знаниями, и развёрнутое логическое исследование, и эксперимент — и только после этого уже делается вывод о возможности использовать знание. В итоге кажется, что цепочка «интуиция — логика — эксперимент» полна, то есть никакой «новый метод» уже невозможен. С другой стороны, может быть, так же считали и древние философы, не замечая эксперимента.

***

Рассмотрим ещё один вывод. Как показано ранее, знание не может быть полным, не может точно обосновывать само себя во всём. Поэтому, например, невозможно абсолютно точно отделить фантазию от реальности, субъективное от объективного, всегда будет оставаться что-то непонятное — «невыводимые и неопровержимые формулы». И если мир понятен ещё не полностью, то ни в чём точно уверенным быть нельзя, истина неизвестна — «невыводима формула, утверждающая непротиворечивость». Таким образом, пока знание не полно, то утверждать ничего нельзя, а если знание полно, то нет ни знания, ни субъекта. Однако если утверждать ничего нельзя, то и утверждать, что ничего утверждать нельзя, тоже нельзя, если знание имеет смысл, то ни в чём уверенным быть нельзя, в том числе и в том, что знание имеет смысл. Может быть, окружающий мир, математика, мышление — всё это только сон и ничего этого на самом деле нет. Точно так же, только посмотрев на детали со стороны можно понять их действительный смысл, но если выводы о всей реальности лишены смысла, то, выходит, что и выводы о частях реальности не имеют смысла в той же степени. Получается, возможно всё и ничего, любое знание бессмысленно даже при наличии смысла?

Однако само «наличие себя» говорит о том, что какие-то возможности в реальности уже выбраны, реальность упорядочена хотя бы тем, что в ней есть Я. Это единственная абсолютная истина и в то же время сама общая точка отсчёта, исходя из которой смысл приобретают остальные ощущения, которые выступают уже в роли гипотез о происходящем «с Я» или «вокруг Я». Следовательно одна истина — «Я» всё-таки существует, реальность не равна нулю — она минимум равна Я. Но и одной этой истины достаточно для познания. Общая суть которого поэтому — процесс выдвижения и опровержения гипотез. Например, любая научная теория по своей сути — гипотеза, которая пока не опровергнута, то есть смысл которой (границы применимости) ещё не уточнён новой теорией, описывающей реальность более точно и полно (имеющей большую предсказательную силу), и тем самым позволяющей более точно и полно планировать будущее, выстраивая стратегию поведения.

Я — начало, Я не определено и ни из чего определённого не исходит, поэтому Я невозможно опровергнуть и Я не имеет доказательств, но что есть Я, где есть Я, как есть Я? Можно воспринимать всё как сон или выделить в сознании «объективный» мир, который окружает Я, в котором есть другие субъекты, природа, культура и так далее. В этих границах возникает и смысл математики, и рассуждений выше. Поэтому утверждения о бессмысленности полноты знания или бессмысленности выводов о всей реальности в этих границах имеют смысл. Но дальнейшие выводы из них, что в таком случае все знания одинаково бессмысленны, нет вообще никаких истин, за эти границы уже выходят, так как отвергают в том числе и смысл тех знаний, которые лежат в их собственном основании. Почему такие выводы сами лишены смысла, они сами себя опровергают. Таким образом, несмотря на то, что предположения о Я не являются истиной, они не являются и бессмысленными.

Это же, по сути, следует и из теорем Гёделя. Есть некоторая формальная система, в которой существует невыводимая и неопровержимая формула. И выясняется, что сама эта формула и утверждает собственную невыводимость. Формула есть и она неопровержима, но её как будто бы и нет, потому что она невыводима. И если этой формулы не будет, в системе не будет смысла. Невыводимая и неопровержимая формула — это невыводимый и неопровержимый субъект, который есть — и это неопровержимо, но его как будто бы и нет, потому что он невыводим. И если невыводимого и неопровержимого субъекта не будет — в мире не будет смысла.

Логику принципиальной ограниченности знания можно проследить также и в других математических теориях. Например, в парадоксе Рассела — известном парадоксе теории множеств или аксиоме выбора — одном из важнейших принципов этой теории.

Например, можно представить множество людей или, к примеру, множество электронов. Очевидно, что само множество людей или электронов, как объект — это не человек и не электрон, то есть множество людей или электронов — это такие множества, которые не содержат сами себя в качестве своего элемента. Но что если представить множество всех множеств, которые не содержат себя в качестве своего элемента, — будет ли это множество содержать себя в качестве своего элемента? Так как речь идёт не о множестве конкретных объектов, а о множестве всех множеств, то, очевидно, такое множество будет содержать себя своим элементом. Однако речь идёт о множестве всех множеств, которые не содержат себя своими элементами, следовательно множество всех множеств себя своим элементом содержать не может. Связь с принципиальной неполнотой знания в том, что «множество всех множеств» можно представить как всё сущее. Будучи частью мира, сделать вывод обо всём мире невозможно, в то же время наблюдать мир можно только будучи его частью. Таким образом, на какую бы точку зрения не вставать, вывод обо всём сразу — о «множестве всех множеств» — не имеет смысла. Этот парадокс имеет много неформальных формулировок и был известен ещё в Древней Греции. Например парадокс лжеца: «Это высказывание ложно». Если это высказывание действительно ложно, то оно правдиво говорит о своей ложности, то есть оно правдиво. Если же оно правдиво, то оно ложно. В другой формулировке: «Мэры всех городов должны жить не в своем городе, а в специальном Городе мэров». Но где тогда должен жить мэр Города мэров? Или даже такой вариант: если разделить все числа на интересные и неинтересные, то неинтересные числа сразу станут интересны тем, что они неинтересные.

Согласно аксиоме выбора, если есть множество элементов, то можно выбрать один из них. Например, в коробке с шарами разных размеров, очевидно, есть наименьший шар, то есть выбор наименьшего шара возможен явным образом. Однако столь же явно нельзя определить наименьший элемент открытого интервала (0, 1) — всегда найдётся ещё меньший. Или, например, нельзя выбрать число Пи, так как его вычисление бесконечно, число Пи трансцендентное. Таким образом, эти объекты как будто бы есть, но их как будто бы и нет. Бесконечность уточнения и бессмысленность выбора здесь можно сравнить с бесконечностью познания и бессмысленностью абсолютной точности или полноты знания.

Можно заметить, что аксиомы математики, из которых исходят в том числе и теоремы Гёделя, находят своё отражение в реальности, несмотря на то, что никаким «законам природы» аксиомы соответствовать не обязаны и принимаются лишь на основании желания математика. Тем не менее в определении содержательности суждений математического языка математик естественным образом исходит и из привычного ему порядка вещей в окружающем мире. В столкновении идей личное и несущественное отбрасывается, оставляя в сухом остатке абстрактное отражение реального мира, а не бессмысленные фантазии. Таким образом, не природа исходит из математики, а математика возникает в обобщении наблюдаемого, следовательно в познании реального мира математическая теория может служить ориентиром, но не доказательством. Это также означает, что дальнейшее познание природы может когда-нибудь оставить теоремы Гёделя артефактом старых представлений о ней — неточных и неполных, сужая их применимость в аналогиях с реальным миром.

***

Ввиду наличия только одной истины — «себя», полагаться в определении разумного приходится также только на собственные ощущения, то есть в целом на то, повышает знание качество жизни или нет. Поэтому, например, идея, что происходящее — это не сон, что есть внешний мир и другие субъекты, никакого подтверждения не имеет, кроме того, что такая интерпретация способствует повышению качества жизни. При этом ощущения разных людей не совпадают — в то же время человек не может выжить в одиночку. Вследствие чего разумное исходит из гласного и негласного согласия людей, что считать разумным и корректирующей силы естественного отбора.

Например, несмотря на то что эксперимент способен дать наиболее точное знание, он не всегда возможен, поэтому в разных условиях уместны разные методы познания. К примеру, в «первобытных» условиях, то есть в незнакомой обстановке, в условиях минимального багажа знаний, дальше интуитивного вывода пойти не получится. Что, по сути, есть надежда на удачу, скрытые знания и силы. В то же время интуитивная уверенность в своей правоте предшествует другим аргументам, заставляя их искать, может быть, идя наперекор общепринятому. И часто даже не нуждается в аргументах — что не логично, но любая логика может оказаться неверна, так как всё учесть невозможно. Интуитивным выводом отчасти можно считать соотнесение идеи с её популярностью или автором, так как о разумности идеи могут говорить положение её автора в обществе или даже его уверенный тон, которые «сами собой» подтверждают ум человека. Что, к примеру, может быть ориентиром, когда нет времени рассуждать. Таким образом, «интуитивный» метод разумен, когда нет достаточных знаний или при необходимости быстрых решений.

Далее возникла идея, что в более точном устройстве природа — это поле действия субстанций, обобщающих внутренний и внешний мир, поэтому «правильным мышлением» можно понять законы реальности, а ощущение, что вывод правильный, «логичный» — это и есть основание его истинности. Такой метафизический контекст подразумевает более точное знание, как исходящее из большего объёма опыта, внимательное мысленное рассмотрение которого позволяет точнее определять границы возможного. В то же время сейчас понятно, что между сознанием и окружающим нет прямой — «линейной» корреляции, поэтому размышление требует постоянной сверки с реальностью. В ином случае логичный вывод может быть так же «нелинеен» по отношению к реальности и к тому же отличаться у разных людей. С другой стороны, несмотря на индивидуальность в частном, в общем все люди схожи, схожи их условия жизни и потому схож и их опыт — в результате по общим, «качественным» вопросам можно прийти к согласию просто через обмен мнениями, а специалисты — внутри своей группы со схожим в том числе и частным опытом — поэтому могут прийти к согласию и в отношении частной гипотезы, которую необходимо уточнить в эксперименте. Таким образом, логическое размышление в целом более приспособлено выявлять «качественные», то есть некоторые общие, системные отношения, почему само по себе оно уместно, когда есть знания о предмете, но нет возможности провести эксперимент, чтобы установить отношения в точности.

Эксперимент же, имея в основании идею природы как точного механизма, позволяет установить точные взаимосвязи окружающего, тем самым предоставляя мышлению необходимую «сверку с реальностью». Следовательно эксперимент возможен в случае, если явление понятно настолько, что в отношении него может быть выработана проверяемая гипотеза.

Аналогично в разных условиях более разумен свой метафизический контекст восприятия реальности. В отсутствии возможности рациональным способом повлиять на важную ситуацию естественно воспринимать окружающее живым, способным мешать или помогать, так как представление о себе — это единственная в данном случае точка отсчёта для выводов. Которая по крайней мере заставит внимательнее взглянуть на происходящее, инстинктивно понимая непредсказуемость живого, напомнит об этической стороне поступков. «Логический» контекст прямой связи внешнего и внутреннего мира подразумевает возможность «проникнуть мыслью» в суть вещей — и если так не считать, то какие-либо рассуждения теряют смысл. И наконец метафизический контекст «точного механизма» разумен, когда есть возможность сделать конкретный вывод и проверить его.

При этом очевидно, что в отношении к реальности нельзя провести какую-либо чёткую границу и разные люди в разных ситуациях воспринимают мир по-разному. Тем не менее явно неадекватный контекст, то есть явно неверное понимание границ применимости методов, их возможностей, приводит к таким же неадекватным выводам. Например, когда научная теория отрицается на основании общих соображений о несоответствии её привычному опыту, когда итог рассуждения понимается как точная реальность, наличие или отсутствие бога пытаются обосновать с помощью рациональных аргументов, или когда ненаучность воспринимается прямым синонимом ложности знания.

Каждый метод познания формирует свой тип теорий — имеющих свои особенности и по-своему повышающих качество жизни, аргументируя выбор той или иной стратегии поведения. Например, в исторической перспективе отношение к природе как к живой или управляемой и появление религий помогло сформировать общество, «освящая» традиции. Философия научила думать, эксперимент применять знания.

При этом неверно утверждать, что философия уточняет религиозные идеи, а наука философские, — несмотря на пересечения и, как следствие, взаимное влияние и столкновения, каждый метод развивается в своём метафизическом контексте, почему исследует мир по-своему и во многом в своих явлениях — и это принципиальное положение, так как вне полноты знания свети всё к единой теории невозможно. В более частном ракурсе, например, невозможность алгоритмизации мышления означает, что психологию никогда не удастся заменить естественнонаучной теорией и строгими формулами, то есть объяснение поведения всегда будет подразумевать значительную составляющую субъективного толкования. Из чего, в свою очередь, следует, что в психологии личность исследователя, его житейский опыт всегда будет иметь относительно более высокое значение, чем то же в естественнонаучных дисциплинах. То же можно сказать об истории, где исследование подразумевает трактовку сохранившихся артефактов, а не эксперимент. Точно так же как мышление, история не имеет начала, не имеет конца и не может быть формализована сколько-нибудь точно. В результате, не имея объективной точки отсчёта истории и не зная её окончательного итога, значение одних и тех же исторических событий можно трактовать по-разному.

***

Как показано ранее, алгоритм мышления не имеет смысла, поэтому знание исходит из принципиально непонятного — из неосознанного «ниоткуда» и продолжается в бесконечное «никуда», не имея итога. Точно так же невозможно установить исток или конец всего или, например, минимальный или максимальный элемент реальности, так как строгое доказательство любого из этих обстоятельств было бы равносильно полноте знания. Даже само наличие таких процессов и объектов не очевидно, хотя на первый взгляд выглядит таковым. К примеру, кажется очевидным, что у реальности есть минимальные элементы — элементарные неделимые «кирпичики», из которых состоит всё. Однако тогда все физические явления должны возникать из геометрии этих «кирпичиков», что уже, наоборот, кажется невозможным. Получается, «минимальные элементы» и должны быть, и не могут быть.

То же касается и «максимального элемента» — всей реальности. Непонятно, насколько обоснованно может быть рассуждение о том, что было до появления всего. Например, по современным представлениям наша вселенная возникла в результате флуктуации и последующего инфляционного расширения ничтожной области некоторого скалярного поля (точнее, предполагается, что такая флуктуация должна привести к появлению множества областей инфляционного расширения, ставших вселенными со своими физическими законами) — то есть что-то «уже было». Аналогично не имеет смысла рассуждение о каких-либо конкретных границах всей реальности, без чего не имеет смысла и идея максимального элемента.

Поэтому, например, может быть множество религий, включая и атеистические взгляды, так как в отношении столь неконкретных «явлений», как бог, душа или жизнь после смерти можно делать любые утверждения — они всё равно не могут быть ни подтверждены, ни опровергнуты ни логикой, ни экспериментом. К примеру, даже явившаяся людям некая реальная «высшая сила» не сможет подтвердить свою сверхъестественную природу, так как любое чудо можно будет списать на знания более развитой цивилизации, представителем которой «сила» на самом деле является, а чтобы проверить вечность её существования, нужно самому существовать вечно. Даже сделав богом самого человека, «высшая сила» в итоге докажет своё существование такому же богу, а не человеку. Можно встретить аргументы о жестокости бога, который допускает в мире страдания и несправедливость, что противоречит утверждению религии о его справедливости и милосердии и потому, следовательно, это противоречие логически опровергает религию. Однако мир, где все счастливы, не может существовать, он не имеет смысла, поэтому или есть жизнь, где есть и боль, и радость, или нет жизни. Таким образом, милосердие бога не противоречит наличию в мире зла. Аналогично несостоятелен аргумент о неразумности или несправедливости неких конкретных «решений бога» — человек не видит всей картины и потому не способен судить достоверно. Например, стратегия не равна тактике, просчитывая ситуацию на три ходя вперёд, можно, не подозревая этого, быть орудием в руках того, кто просчитывает её на пять ходов; в некотором частном контексте можно наблюдать зло, а в контексте более глобальном оно предстанет добром; смысл целого не равен смыслу элементов, поэтому значение отдельных людей может быть несоразмерно с задачами социума, с другой стороны, можно по-разному трактовать задачи социума. В итоге, имея в непосредственном основании интуитивную симпатию, а не строгие аргументы, религия подразумевает широкий простор для личного толкования, из-за чего понимается каждым в значительной степени индивидуально, от полного принятия до полного отрицания.

Более частные философские идеи можно и верифицировать точнее, исключив явно противоречивые в контексте нынешнего опыта выводы, а научная теория, объясняющая некоторое конкретное явление, обычно вообще одна, так как она имеет в основании уже слишком много точных знаний, чтобы непротиворечиво интерпретировать данные экспериментов как-либо ещё. И только новые факты позволят посмотреть на реальность «под другим углом» и открыть новое явление, обобщив старые и новые эксперименты в новую научную теорию с большей предсказательной силой, объясняющей природу более точно и полно.

В то же время если утверждения религии о сверхъестественных сущностях нельзя ни доказать, ни опровергнуть, то, кажется, религии не имеют смысла, так как, ввиду надуманности основания, они не могут адекватно предсказывать будущее — их предсказательная сила равна нулю. И потому, в отличие от научной теории или философии, религии не могут повышать качество жизни, так как не позволяют использовать их предсказания в выработке стратегии поведения.

Однако религия в этом отношении ничем не отличается от философии или науки, смысл религии точно так же возникает в определённом метафизическом контексте, который точно так же никаких строгих доказательств не имеет и подразумевает только некоторую интуитивную симпатию к такой точке зрения. Поэтому отличие не в надуманности или обоснованности, а в том, что контекст живой или управляемой реальности подразумевает не точные исследования и строгие доказательства, а наоборот, интуитивные выводы и следование таким же интуитивно понятным нормам поведения. В результате учения религий, по сравнению с другими теориями, наименее конкретно. Тем не менее в отсутствии знаний и потому рациональных способов повлиять на важную ситуацию только «неконкретность» и остаётся. Поэтому важно, чтобы учение объясняло природу пусть и неконкретно, но адекватно природе и задачам субъекта. Тогда, ориентируясь на предсказания учения, субъект мог бы выбирать такую же адекватную окружающему общую стратегию поведения. В свою очередь, повышая качество жизни, эта общая стратегия будет со временем — и так же неконкретно, «в целом» — подтверждать и учение религии, обуславливая его популярность. В итоге в границах своего контекста религия приобретает смысл без каких-либо строгих аргументов и точных исследований, тем не менее подтверждаясь точно так же как философское учение или научная теория — способностью давать верные предсказания и, как следствие, повышать качество жизни.

Например, интерпретация природы как живой — по принципу «всё такое же, как я» обуславливает идею, что и относится ко всему нужно так же, как к самому себе, бережно, честно. То же поведение стимулирует идея, что всё создано богом — и потому ценно. Но ценно — значит и важно, происходит не просто так и требует внимания. В результате заставляя тщательнее контролировать инстинктивные побуждения, увязывать их с ситуацией более точно, подмечать закономерности и искать их смысл. Аналогично человек контролирует поведение с большим вниманием, если считает, что за ним могут наблюдать. В этом смысле представление о «высшей силе» — это представление о постоянном наблюдателе, то есть фактически персонифицированная совесть. В эволюционном смысле такое восприятие реальности развивает мышление, самоконтроль, заставляет уяснить самый общий контекст бытия — и природный, и особенно отношений людей. Человеку находящемуся в непредсказуемой ситуации, в сомнении, то есть в условиях, когда логика не даёт однозначного ответа, религия аргументирует прежде всего следование определённым нормам морали в контексте особенностей данной культуры — тем самым обобщая поведение субъекта с задачами социума по общему принципу «делай что должно и будь что будет». Что облегчает выбор, уменьшает стрессовый фактор, повышая и качество жизни самого субъекта, и качество жизни всего социума — что обратно отражается на качестве жизни субъекта, в том числе через уважение окружающих. Идея будущей «вечной жизни» уменьшает страх смерти, а зависимость качества «вечной жизни» от соблюдения моральных норм в жизни «этой», аргументирует выбор просоциального поведения даже в отсутствии социальных или жизненных перспектив. На счёт наказания «высшими силами» можно отнести и все неудачи и невзгоды — ведь всегда есть основания предполагать за что они, а значит, каждая трудность фактически становится стимулом для ещё более серьёзных усилий во благо общества. Аналогично важное для каждого человека стремление к личному благополучию предполагает соответствующую ценность «платы» за помощь в этом «высших сил». В итоге личные стремления естественным образом увязываются с общественным благом. Например, это слова оправдания древнего египтянина перед Озирисом: «...Я не чинил зла... я не крал... я не завидовал... я не лицемерил... я не лгал... я не пустословил... я не совершал прелюбодеяния ... я не был глух к правой речи... я не оскорблял другого... я не поднимал руку на слабого... я не был причиной слез... я не убивал... я не сквернословил... я не подавал знаков в суде... я не мужеложествовал... я не отличал себя от другого...» — всего более сорока подобных пунктов (Древний Египет, Книга мёртвых, IV тыс. лет до н. э.). Идея бога, как сверхъестественного абсолюта, высшего судьи и наставника, доказывает вечность стремления к истине, и потому не даёт обожествлять самого человека, его знания и желания, создавая кумиров и догмы. С другой стороны, идея бога принижает значение прогресса, нового, как процесса преходящего, изменяющего привычный, проверенный временем, а значит, и, очевидно, угодный «высшим силам» уклад на новый, возможно, вредный и противный их воле.

В ходе прогресса значимость религии снижается. Вначале мир мал и кажется живым, магические силы непосредственно окружают человека, бог в этот период сколь близок, столь и реален. Расширение мира в опыте, разделение его на элементы и всё более точное понимание происходящих процессов делает и бога сущностью всё более глобальной, далёкой и мифологической. Одновременно с этим человек всё меньше зависит от непредсказуемых сил природы, растёт социальная защищённость. Процессы разделения труда способствуют отделению церкви от государства — например, изначально присущие церкви социальные функции, такие, к примеру, как образование или здравоохранение, выделяются в самостоятельные институты, в результате человек всё меньше сталкивается с религией в повседневной жизни. Все эти факторы в итоге вытесняют религию в современном технологически развитом обществе в область традиций, а не идеи о реальном устройстве мира, и основной вклад в построение стратегий и повышение качества жизни начинают вносить теории более конкретного характера.

Способствует повышению качества жизни философия — от личной «жизненной» философии, до различных исследований, непосредственно с экспериментом не связанных — например, политических. Что помогает ещё более точному приспособлению поведения к условиям за счёт исследования предпосылок явлений, обобщению и систематизации знаний, разработке стратегий с помощью доступных каждому логических суждений.

В нынешнее время значение философии тем не менее также ниже, чем в прошлом. Раньше казалось, природу можно понять, используя только мышление — нужно лишь взять в качестве точки отсчёта верные предпосылки. Так считали первые философы древности, однако похожие идеи высказывали и ещё совсем недавно представители логического позитивизма — философского течения, популярного в начале XX века — Р. Карнап, Л. Витгенштейн и многие другие. Логические позитивисты считали, что можно определить некоторые истинные утверждения элементарного характера — «протокольные предложения», отражающие точно установленные факты. И затем, используя эти утверждения в качестве логических аксиом — «языкового каркаса», создать систему логической верификации знания. В результате любое высказывание можно было бы логическим путём свести к протокольным предложениям, тем самым определив его истинность или ложность. Те же высказывания, которые к протокольным предложениям не сводились, то есть не имели в основании точно установленного факта или его отрицания, следовательно были бессмысленными — например, это все высказывания метафизического характера. В итоге казалось, таким способом можно построить систему верификации, в которой объективное знание можно строго отделять от субъективного. Однако со временем становилось понятно, что никакое знание не отражает реальность, а лишь коррелирует с ней, следовательно фактов как таковых не существует, и какова реальность на самом деле можно только предполагать. Но если свести к факту ничего нельзя, то идея логической верификации теряет смысл.

В нынешнее время знание получило общий статус предположения, гипотезы, то есть по определению одного из самых влиятельных философов науки XX столетия К. Поппера, познание идёт не от фактов к теории, а от гипотез к единичным высказываниям. Почему, согласно выдвинутому им критерию фальсифицируемости (опровергаемости), рациональное знание не может быть принципиально неопровержимым.

Надо заметить, принципиальная гипотетичность уже сама по себе означает и принципиальную возможность опровержения, поэтому вопрос только в степени обоснованности утверждений. Всё — это и ничего, и ничего конкретно, поэтому чтобы утверждение имело смысл — то есть отражало некоторую определённую перспективу в опыте субъекта, оно должно иметь границы, за которыми утверждение не применимо, свой смысл теряет. Например, научная теория описывает закономерности некоторого конкретного явления и не применима к другим явлениям. Поэтому чем точнее заданы границы, тем строже можно утверждение подтвердить или опровергнуть, и наоборот, чем более расплывчатые границы, тем более такое утверждение касается всего — а значит, и ничего конкретно. Границы задают предпосылки, из которых утверждение исходит, и если утверждение рационально, то изменение предпосылок с необходимостью приведёт и к изменению утверждения, то есть старое утверждение будет опровергнуто. Если же утверждение не имеет конкретных предпосылок, то есть напрямую исходит из некоторого общего опыта, неких интуитивных идей и личной симпатии к некоторой точке зрения, то и границы такого утверждения не могут быть обозначены сколько-нибудь точно, а значит, и рационально опровергнуть такое утверждение невозможно. Точнее говоря, «опровергнуть» его можно только тем, что оно «разонравилось», то есть исходя из таких же общих соображений, а не конкретных аргументов. Почему, например, чем более неконкретно утверждение, тем более на него может существовать разных точек зрения, вплоть до противоположных, так как всё равно ни одна из них ничему конкретному не противоречит и не ничем конкретным не подтверждается.

При этом предпосылки, лежащие в основании познания, ни из какого конкретного опыта исходить не могут, так как они задают общее направление познанию, а не конкретное. Например, это идеи метафизического характера, что жизнь не сон, что реальность познаваема, что явления воспроизводимы и делимы на элементы. Конкретных временных, пространственных или каких-либо ещё границ познание не подразумевает, ничего конкретного из него не следует, и потому идеи, лежащие в его основании, так же не конкретны и потому не могут быть рационально доказаны или опровергнуты. Однако они задают общие границы более конкретным гипотезам о том, как нужно исследовать окружающее, что влияет на явления, из каких элементов состоит природа. В ходе познания всё более точные ответы на эти вопросы способствовали повышению качества жизни, тем самым подтверждая и разумность метафизического контекста, и конкретных теорий.

В то же время идею познаваемости мира сейчас уточняет понимание принципиальной гипотетичности знания, после появления квантовой механики воспроизводимость явлений подразумевает принципиально вероятностный характер, а идею делимости мира модифицировала квантовая теория поля, в которой основой физической картины мира рассматриваются фундаментальные поля, которые, с одной стороны, не состоят из каких-либо элементов, но в то же время это поля квантовые, квантованные. Тем не менее выйти за общие границы никакие уточнения не могут, и может быть, на новом этапе познания гипотетичность покажется философским пережитком, вероятностность снова превратится в строгий детерминизм, а у поля будет найден состав. Поэтому метафизические предпосылки, как аксиомы в математике, можно только поменять или дополнить новыми, но не строго опровергнуть или доказать. Аналогично контекст механистической реальности поэтому не опровергает контекст реальности живой, управляемой или прямо связанной с сознанием, но предоставляет познанию новые возможности.

Таким образом, в отличие от религии или философии, механистическая парадигма позволяет задать утверждениям более точные границы и потому в той же степени точнее их подтвердить или опровергнуть, а значит, и точнее и за более короткий промежуток времени понять их влияние на качество жизни, то есть наука подразумевает работу с наиболее конкретными знаниями. В результате современная научная теория обычно содержит сложный математический аппарат, допускает минимум личного толкования и может быть непонятна без специального и длительного образования. Например, законы квантового уровня или следствия теории относительности Эйнштейна настолько отличаются от непосредственно наблюдаемой природы, что фактически не позволяют непротиворечиво интерпретировать их в общеупотребительных понятиях, не прибегая к формулам. Из-за чего популярные описания часто далеки от непосредственно следующего из экспериментов, неадекватно упрощая реальное положение вещей. Однако несмотря на непонимание научных знаний основной массой людей, за счёт близости к практике, экспериментальный метод стал активно способствовать улучшению жизни — через появление новых технологий. Тем самым заставляя доверять учёным, по сути, «опосредованно» — за прошлые заслуги и в надежде на будущие, а не понимая точный смысл научных теорий. В итоге, накопив потенциал знаний, в XX веке начинается этап стремительного развития науки, идеи «объективного» знания, необходимости прогресса, профессия учёного становятся чрезвычайно популярны в обществе.

Технологический прогресс отражается и на других сторонах жизни общества.

Выделение человека из животного мира происходит около 3 млн лет назад, когда первые гоминиды, жившие в Африке, догадались использовать каменный инструмент для решения бытовых задач. Этот исторический период считается началом каменного века. В поздний период которого — неолите, то есть около 10 тыс. лет до н. э., происходит так называемая неолитическая революция, связанная с изобретением земледелия и скотоводства, в ходе которой человек переходит от присваивающего к производящему типу хозяйства. Господствовавшие ранее небольшие мобильные группы охотников и собирателей теперь осели возле своих полей, начиная радикально изменять окружающую среду путём культивирования и постройки зданий. Повышение производительности труда вело к увеличению численности населения, появлению права собственности, созданию вооруженных отрядов, охраняющих территорию, в конце неолита возникает письменность. Расширяется разделение труда, в том числе и между разными племенами, почему если в более далёком прошлом племена были только конкурентами друг другу, существуя на одной территории за счёт одних и тех же ресурсов, то сейчас стало возможным сотрудничество. В результате если прежде мораль была направлена только на членов своего племени и имела узкие границы дозволенного — в той же степени узкие, что и поведение, необходимое для выживания, то сейчас человек всё больше привыкал к тому, что люди иных племён, образа жизни, интересов — это уже не обязательно антагонисты, отношение к которым, как к таким же людям, может быть только в ущерб себе.

Дальнейшее развитие технологий ведёт к расширению сотрудничества — теперь уже и с другими культурами, при этом для познания неизвестного человеку необходима творческая свобода и возможность самовыражения. В результате границы морали расширяются ещё более — на иные культуры, непонятные стремления и меньшинства, обуславливая развитие гуманистических и либеральных идей, толерантность. Усложнение технологий уменьшает важность количества территории для качества жизни — аграрную экономику сменяет индустриальная и постиндустриальная. По мере усложнения технологий увеличивается потребность в квалифицированном труде, поэтому возрастает значимость специалистов и растёт их количество, ценностью становится интеллект, нивелируя классовые и иные различия. Уменьшается значение физической силы, способствуя эмансипации женщин. Высокое или низкое положение уже не кажется предопределённым свойством человека, считается каждый может добиться успеха. Всё это в целом ведёт к потенциально равным правам у всё большего количества людей и, как следствие, развитию демократических принципов. В свою очередь, разделение труда приводит к появлению профессиональных политиков, в результате демократия реализуется в выборе между политиками и их программами, власть становится и профессиональной, и демократической одновременно. С другой стороны, активное развитие технологий — это и активное развитие бизнеса, а значит, рост конкуренции и противоречий с интересами наёмных работников. Что также способствует демократии, так как периодические выборы и профессионализм придают взаимосвязи власти, бизнеса и общества характер более оперативный и точный. Делая таким образом демократию наиболее адекватным способом учесть интересы всех сторон, ставя власть в прямую зависимость от тех и от других.

В итоге растёт качество жизни, появляется больше свободного времени, развиваются средства коммуникации, информация становится доступнее — и потому возрастает её значимость как оружия, растёт средний уровень знаний людей, понимание ими логики процессов в обществе, что делает демократию в этих условиях ещё более оправданной. И наоборот, технологическая отсталость общества не позволит человеку найти достаточно времени, сил и информации для развития политических взглядов. В свою очередь, взаимосвязанная с технологической культурная отсталость не позволит воспринять демократию, так как в неразвитости представлений о равенстве, и потому необходимости искать компромиссы, в обществе превалируют представления о неравенстве и априорной правоте вышестоящих источников, в результате характер феодальной естественным образом приобретает даже формально выборная власть.

Накопление опыта, развитие технологий и, как следствие, глобальное разделение труда приводит к тому, что человек теперь относительно меньше зависит от своего непосредственного окружения и, наоборот, всё больше от людей других культур. В результате личные и культурные особенности людей нивелируются в глобальных номах поведения, общих для всех, чему ещё больше способствует уменьшение роли религии, как проводника консервативных ценностей. Таким образом, естественным направлением технологического прогресса является курс на глобализацию. Глобализацию связей человека — за счёт расширения взаимодействия с другими культурами или людей внутри социума. И глобализацию морали — за счёт обобщения ценностей разных культур или уравнивания интересов различных меньшинств внутри социума. Другими словами, происходит нивелирование норм морали, когда относительная степень принятия нетрадиционного увеличивается, традиционного снижается.

В то же время мораль — это основание социума, естественное назначение морали — способствовать «самосохранению и размножению» социума, накладывая определённые ограничения на стремление к самосохранению и размножению отдельных субъектов, связывая в единое целое задачи социума и задачи субъекта. К примеру, в короткой перспективе аморальное поведение, пренебрежение интересами окружающих может привести к выигрышу, но отсутствие поддержки не позволит превратить успех в стратегический. Чтобы заслужить уважение требуется время и самоограничение, но в стратегическом плане уважение окружающих позволит субъекту реализовать программу самосохранения и размножения полнее. В пределе самоограничение может носить характер самопожертвования, то есть благо для себя явным образом трансформируется в благо для социума.

Таким образом, нивелирование норм морали может пониматься не только как естественное направление прогресса, но и как переформатирование морали в направлении противоположном задачам самосохранения и размножения — отдельного человека, культуры, человечества в целом. Всё выше становится качество жизни и социальная защищённость, по мере глобализации всё меньше опасность прямой агрессии или вариантов для экспансии, что относится и к странам, и к отдельным людям, жёсткость естественного отбора снижается. Однако естественный отбор — это и прогресс тоже, и именно активное стремление к самосохранению и размножению, то есть к защите и продвижению своих интересов, делает прогресс возможным. При этом чем строже очерчен круг «своего» — круг правильного, тем точнее можно разделить добро и зло, друзей и врагов, лидеров и подчинённых, победы и поражения, а значит, точнее обозначить цели, сконцентрироваться на их достижении, полнее ощущать «смысл жизни». По аналогии с вниманием: отсутствие концентрации означает отсутствие смысла, растворяясь во всём и становясь всем, становишься ничем. В итоге удовлетворяя потребности, обобщая стремления и уравнивая права, прогресс лишает жизнь смысла, разрушая сам себя. Тем не менее, даже если курс на глобализацию сохранится, возможно, это ещё не закат человечества, а лишь новый виток эволюции, обращение к «внутреннему миру». Продолжение прогресса, которое приведёт к появлению нового качества социума — сообществ, существующих в рамках глобальной культуры и объединённых и конкурирующих информационно, а не территориально, виртуально, а не лично.

***

Итак, подводя итоги главы, знание исходит из невыводимой, но и неопровержимой идеи собственного существования, разумность знания определяется влиянием на качество жизни. Поэтому знание не является абсолютной истиной, но не является и полностью бессмысленным, истинность знания имеет границы и в них смысл у знания существует, тем более точный, чем точнее заданы границы. Логические основания этих выводов приведены в главах выше, физические — ниже.


Предыдущая Оглавление Следующая